Шпага со свистом описала полукруг, и ребята невольно попятились. Один из них резким движением метнул в меня нож, однако мне каким-то чудом удалось увернуться. Затем я прыгнул на левого противника, оставил ему отметку на щеке и оказался рядом со стеной.

Теперь я мог не беспокоиться за свой тыл. Но на меня напали сразу трое стремящихся убить меня врагов, и еще неизвестно, чем закончится такая схватка. На всякий случай я запустил левую руку в карман, где у меня лежал «макаров». Я не левша, но в правом кармане была здоровенная дырка, и потому оружие пришлось прятать в левом.

Свистнул еще один нож, и я почувствовал, как лезвие вспороло одежду и скользнуло по правому боку.

В следующий миг матросы бросились на меня, но я двумя взмахами шпаги воздвиг между нами преграду, а когда один из них поднырнул под нее, успел уколоть его в плечо.

– Сейчас я его… – Раненый первым моряк снова присоединился к троице и выхватил здоровой рукой пистолет.

– Пошли вон, шакалы! – процедил я и честно предупредил: – Или убью всех.

– Посмотрим, – ухмыльнулся матрос с распоротой щекой и тоже вытащил из-за пояса пистолет.

Его примеру последовали остальные, и я увидел четыре медленно поднимающихся ствола. Выхода у меня не осталось. Я торопливо выхватил «макаров» и под истошный визг женщин стал стрелять с левой руки.

Только это меня и спасло. Минимум двое матросов выстрелили почти одновременно со мной, но именно «почти». Удары попавших в них пуль поневоле сбили прицел. Еще один выстрелил, когда в меня кто-то врезался сбоку, пытаясь прикрыть, а на деле только мешая. Моя рука дернулась в сторону, и тут громыхнул четвертый выстрел.

Мэри (это была она) дернулась всем телом и безвольной куклой повалилась на пол.

Я как-то сразу понял – все, она убита – и даже не посмотрел в ее сторону. Обойма в «макарове» опустела, а передо мной продолжал стоять убивший певицу матрос. Он не имел права жить на этом свете, и я мгновенно сделал выпад и пронзил его шпагой.

Что было дальше, я почти не помню. Кажется, в трактир ворвались солдаты в красном и вырвали оружие, потом меня куда-то волокли, о чем-то спрашивали, я где-то лежал, но окончательно очнулся уже в трюме какого-то корабля.

Я разглядел рядом женщин, детей, Лудицкого и с трудом нашел в себе силы спросить:

– Куда нас везут?

– На Ямайку. – Я даже не заметил, кто это сказал. – Для вынесения окончательного приговора.

– Они не имели права арестовывать меня! У меня депутатская неприкосновенность! Я ни в чем не виновен и никого не убивал! – взвизгнул Лудицкий.

– Ты бы еще Женевскую конвенцию вспомнил, трус паршивый! – ответил я и отвесил советнику полновесную пощечину.

49

Кабанов и д’Энтрэ

Когда солнце покатилось к горизонту, обещая скорую темноту, работа на плантации поневоле прекратилась. Надсмотрщики деловито пересчитали белых и черных рабов и повели их к баракам. Подгонять никого не приходилось. Измученные жарой и трудом оборванные люди покорно брели на отдых, радуясь, если кто-то из них еще был способен предвкушать долгожданный отдых. Точнее, не отдых – это понятие достаточно широкое, – а краткий покой и тяжелый беспробудный сон.

Обед, он же ужин, был уже готов. Отвратительную бурду, рассчитанную на поддержание сил, но никак не на получаемое от еды удовольствие, тем не менее съели подчистую, чтобы на следующий день не свалиться на бесконечной работе. Если бы рабство состояло из одних ночей!

Почти сразу после еды большинство рабов заперли в бараках.

Исключением были люди семейные: хозяин нуждался в увеличении числа работников, и их естественный прирост был процессом пусть медлительным, но надежным. Кроме того, не запирались домашние слуги да те счастливчики, кто, благодаря своим умениям, мог претендовать на особое благоволение плантатора. Например, Петрович, неожиданно для хозяина оказавшийся достаточно выгодным приобретением в качестве врача.

Остальные недавно купленные рабы к выгодным приобретениям не относились. Трое из них еще не оправились от ран и первую неделю почти не работали. Кабанов нагло заявил плантатору, что труд убьет их за пару дней и хозяин окажется в убытке. Хозяин вспылил было в ответ и хотел наказать непокорного, но слова Сергея заключали в себе горькую правду. Убыток стал бы небольшим (дорого он заплатил лишь за Ширяева), но бросаться деньгами не следовало, и обещанную порку отложили на потом. Зато, едва у новичков затянулись раны, их выгнали в поле и заставили работать наравне со всеми.

Впрочем, небольшое отличие имелось. Надсмотрщик, грубый и невежественный тип, однажды попытался было ударить Кабанова, но именно попытался. В глазах отставного десантника он увидел такую расчетливую и уверенную угрозу, что уже занесенная рука с кнутом невольно опустилась. Даже тупой надсмотрщик предпочел не связываться с этим новым рабом из неизвестной страны.

Но и без наказаний работа была очень тяжелой, и бывшие пассажиры под вечер едва волочили ноги. И все-таки Кабанов находил в себе силы для полуночных бесед с остальными рабами. Негры отпали достаточно быстро – в них жило недоверие к странному белому человеку и почти полностью отсутствовал мятежный дух. Оставались французы, и Сергею удалось сойтись с их бывшим командиром, капитаном французской королевской армии шевалье Мишелем д’Энтрэ.

– Знаете, что больше всего меня поражает, Мишель? – спросил его по-английски не знавший французского Кабанов.

– В чем? – Английский шевалье оставлял желать лучшего, впрочем, как и английский Кабанова.

– В нашем положении. Меня поражает ваша пассивность. Не обижайтесь, Мишель. Вас девятнадцать человек. Вы солдаты, но терпеливо переносите рабство. Негров я еще могу понять, они дикари. Но вы? Решили остаться рабами на всю жизнь?

– Мы думали об этом. Ближайшее французское владение – Гаити. До него недалеко, но где взять лодку? – со вздохом спросил д’Энтрэ.

– Захватить – и все дела. Только зачем лодку? Брать, так корабль, – уверенно возразил Кабанов.

– Для захвата корабля нас очень мало. Девятнадцать человек, – напомнил шевалье.

– Двадцать четыре, – поправил его Кабанов. – Нас пятеро. И еще восемь наших товарищей на другой плантации.

– Все равно мало. Мы безоружны. Англичане перебьют нас, как… – Д’Энтрэ не мог подобрать подходящее сравнение. – Это не выход.

– Оружие наверняка есть у хозяина. Заберем его и вооружимся. – О револьвере Кабанова знали только Сорокин и Ширяев. – Захватить судно нетрудно. Проблема в другом: пройти форт. Можно захватить и его, но потом из него придется уйти. Хотя… – Он задумался над внезапно пришедшей в голову мыслью.

– Захватить форт? – удивился француз. – Вы шутите, Серж. Для этого необходимо целое войско с артиллерией.

– Зачем? Много людей – много шума. Нам не нужен форт, и мы его просто уничтожим.

– Что?! Как? – Д’Энтрэ взглянул на нового товарища по несчастью как на сумасшедшего и даже немного посторонился.

– Конечно, взорвем, – пояснил Кабанов и впервые за весь разговор улыбнулся. – Не переживайте, Мишель. Чтобы взорвать такой форт, достаточно двух-трех человек. Не верите? Так я вам это докажу. Бывали дела и потруднее.

– Вы фантазер, Серж, – старательно подбирая слова, чтобы не оскорбить ненароком, сказал шевалье. – Вас послушать, так все очень просто. Проблем вообще нет. Освободиться из рабства, захватить корабль, взорвать форт…

Кабанов снова улыбнулся. Он попал в век, где понятия не имели о настоящих диверсиях и диверсантах. Даже военные и мысли не допускали, что небольшой группе людей по силам какая-либо серьезная боевая операция, и это неверие лишь увеличивало шансы на успех. Возможно, охрана форта и казалась французам препятствием, однако для десантника грядущих веков она выглядела лишь жалкой пародией на саму себя и для человека умелого не представляла особой проблемы.

– Как по-вашему, сколько человек сторожат форт ночью? – спросил Кабанов.